Интервью генерального директора компании Rusforest Мартина Херманссона

- Холдинг Rusforest недавно провел публичное размещение акций , в ходе которого было привлечено 45 млн евро. Кто стал покупателем акций?

– Допэмиссия, как и положено по правилам Стокгольмской или любой другой биржи, была для существующих акционеров. Но если существующий акционер не имел желания приобрести акции, то его “права на приобретение акций” (emission rights), зафиксированные по определенной цене, могли продаваться. Поэтому были хорошие торги и самих акций, люди заходили – выходили, ликвидность была довольно высокая. Акции покупали и люди, которые раньше ими никогда не владели. Напоминаю, что Rusforest был основан в 2006 г. по большей части как инвестиционная компания по привлечению прямых инвестиций, лишь часть из которых приходилась на лесную промышленность. Со временем акценты сместились, и сегодня Rusforest – это операционная структура, активная в трех главных лесных регионах страны, которая будет консолидировать и развивать те активы, которые есть именно в ЛПК. Естественно, это более четкая и ясная стратегия, чем прежде, поэтому интерес к компании действительно есть.

– Как изменилась структура акционеров компании в результате размещения акций?

– Даже если новые лица и появились, то в целом изменения несущественны.

– Насколько интересны инвесторам компании, работающие в российской лесной промышленности?

– Интерес к России вообще этой осенью был довольно слабым, это я могу сказать сразу. Скептическое отношение сохраняется, а все потому, что данная отрасль в России развита плохо. В первую очередь всем потенциальным инвесторам необходимо открыто объяснять, что первые дватри года существования любого проекта в лесной отрасли – это восстановление самого предприятия или лесного участка. По сути, с 1989 г. средние предприятия в России не строят дороги, да и до этого, кстати, тоже не было практики нормального дорожного строительства – в ЛПК России всегда была ярко выраженная сезонность. Правда, раньше можно было заготавливать вручную, зачастую это делалось заключенными, использовались трелевочные тракторы, которые летом попросту простаивали. Сейчас капиталоемкость отрасли намного выше и вполне естественно, что харвестеры и форвардеры должны работать круглосуточно и круглогодично, поэтому и требования к устранению сезонности сегодня выражены более явно. Основным приоритетом Rusforest и в первые годы, и в планах на 2011-2012 гг. является продолжение восстановления дорожной структуры, ремонт железнодорожных терминалов, автодорог как подготовка к развитию процесса заготовок и переработки. Это большая работа, так как зачастую достоверные данные для планирования отсутствуют. Все знают, что качественного лесоустройства не было давно, и государство как лесовладелец обычно предоставляет «список имущества», который не совпадает с действительностью. Зачастую расхождения настолько явные, что иногда достаточно зайти на Google maps для того, чтобы понять, что на участке 100 тыс. га до 50–60% заявленного объема лесного запаса попросту нет, – это важная информация, особенно если собираешься приобрести подобное предприятие. Инвентаризация – это дополнительные затраты, но ей надо заниматься самим, не ожидая при этом никакой поддержки.

– Как воспринимают российскую лесную промышленность иностранные инвесторы?

– Проекты, связанные с Россией имеют много общего, в независимости от того, какую отрасль мы рассматриваем – уголь, нефть, газ, сельское хозяйство, лесное. Однако проблема состоит в том, что представители власти и общества в России пока не понимают, что презентуя российские проекты в Европе, имеешь дело с людьми, которые давно работают на развивающихся рынках, и потенциал нового предприятия, скажем, в Архангельской обл., они сравнивают не с Германией, Швецией или Англией, а с Южной Америкой, африканскими странами, или Азией. Почему выгоднее вложиться в развитие лесного хозяйства России, а не, скажем, Лаоса, Уругвая или Вьетнама? Риски в России сегодня – это полное отсутствие реформ почти на всех уровнях, и особенно в ЛПК. Допустим, десять лет назад, когда проводили road-show и сравнивали страны БРИК, политика России зачастую имела преимущество, по сравнению с другими – чувствовалась стабильность, было понятно, кто останется президентом, и что останется он надолго. Сегодня уже доказано, что за последние 10 лет в России почти не произошло никаких реформ, и что эффективность растет в разы медленнее, чем в Китае. Практический пример – отношение к лесному хозяйству и к лесным ресурсам, которое в лучшем случае отстает от других стран Европы на 40–50 лет. Я имею в виду лесовосстановление, уход за молодняками, коммерческий уход и, конечно, развитие инфраструктуры. Вопрос, что дальше? И законодательство в лесной сфере, и подход к инвестициям до сих пор краткосрочны. Нарисовать красивую картину о том, как развивается российский ЛПК, сейчас очень сложно, а врать ты тоже, естественно, не будешь.

– На что будут направлены привлеченные от продажи акций средства?

– Средства, которые мы привлекли, – это средства под развитие компании в 2011–2012 гг. Если их поделить, то приблизительно получается, что одна треть – это инвестиции, связанные с приобретением и реконструкцией ЛДК №3; еще одна треть – это увеличение мощностей по заготовке, строительство дорог по всем направлениям и приобретение новых прав аренды; последняя треть – это удаление узких мест на лесозаводах и оборотный капитал. Нужно отметить, что из-за кризиса мощности заводов компании были реализованы не полностью в 2008–2009 гг. В то время резко поменялись кредитнофинансовые рынки, и привлечение займов стало невозможным. Во втором квартале мы также планируем запустить новый завод мощностью 150 тыс. м3, расположенный в п. Магистральный (Иркутская обл.), и продолжим увеличивать эффективность всех лесозаводов.

– Зачем вы приобретаете предприятия ЛДК №3 и «Инфу»?

– Планы существовали давно, и именно ЛДК №3 закрепляет Rusforest в Архангельской обл. Промплощадка ЛДК №3, по моему мнению, самая удачная в Архангельской обл., с собственным большим причалом площадью 252 м2, и, развитие лесопиления на таком месте – это большая экономия. Планируется развитие завода, в три раза вырастет уровень производства. В 2013 г. проектный объем с новым оборудованием будет составлять 300– 350 тыс. м3 сухих пиломатериалов. Мы почти целиком заменим оборудование.

– Рассматривали ли вы для приобретения другие активы в Архангельской обл?

- Мы ведем переговоры по слиянию, после которого наш объем качественной расчетной лесосеки вырастет с 1,97 млн м3 до почти 2,8 млн м3. Любые переговоры – длительный процесс, поскольку рынок постоянно меняется. Иначе в Сибири, где это в основном средние и маленькие лесозаготовительные компании, которые или чувствуют себя плохо в финансовом отношении, или где у хозяина другое стратегическое направление деятельности. И мы зачастую видим преимущества от своих приобретений: один железнодорожный терминал под погрузку, одна управленческая команда в том районе или лесозаготовительном участке, и, если такие возможности есть, то и единая дорожная инфраструктура. Могу добавить, что мы не собираемся расширяться в других областях, мы собираемся в ближайшие 2–3 года консолидировать усилия там, где сейчас работаем: в Иркутской и Архангельской обл. и, конечно, в Красноярском крае.

– Насколько эффективнее станет ЛДК №3 после замены оборудования?

– Производственные затраты обычно считаются на 1 м3 готовой продукции. В России с новым оборудованием можно легко добиться уменьшения себестоимости производства на 40–50%, но надо понимать, что на любом лесопильном предприятии 60%, а то и 70% общих затрат – это все равно стоимость сырья, поэтому экономия или убытки обычно в сырье, а не в переработке. Именно поэтому и нецелесообразно вкладывать в новое лесопильное оборудование, если нет контроля над сырьем. Наибольшей экономии в лесопилении можно добиться за счет повышения выхода и качества продукции: геометрии, качества поверхности и уровня сушки и сортировки, которые должны совпадать с требованиями конечного покупателя. Поэтому чисто производственные затраты при расчете за один кубометр снижаются условно на 500 руб., но это, еще раз повторю, не главная экономия.

– Как кредитные организации относятся к лесной промышленности?

– Лизинговые компании понимают, что есть рынок. В России они дают лизинг обычно на форвардеры и харвестеры, грузовики, что понятно, так как предпочитают ликвидное имущество, а не заводы целиком. Банкам надо смотреть на примеры в Европе и понимать, что когда лесопильное оборудование, которое стоит $30 млн евро уже смонтировано – оно уже б/у и стоит, условно, четверть от первоначальной цены. Закон в России зачастую на стороне лизинговых компаний, даже если есть риски и они требуют гарантий, допустим, поручительство не только от дочерних компаний, но и от материнской компании группы. Банки до сих пор довольно осторожны.

– Какую продукцию в основном сейчас выпускает компания?

– На 85% это сухие пиломатериалы. До недавнего времени основными рынками были Египет и Ближний Восток, но, я вижу, что со временем мы будем немного переориентироваться на японский и китайский рынки, где рост чуть лучше. Также это связано с тем, что большая часть активов компании находится в Восточной Сибири – ближе к Китаю.

– Сейчас поставляете продукцию в Китай?

– Да, в Китай мы делаем поставки, но в основном это пиловочник.

– Продаете пиломатериалы внутри России?

– Да, но это небольшой объем, где-то 5–6%.

– Как вы оцениваете дистрибуцию пиломатериалов в России?

– Проблема в том, что нет стандартизированного рынка. Для строительной компании, допустим, в Москве, очень сложно сегодня планировать, что ей через три дня понадобится 50 м3 пиломатериалов одного сечения и 25 м3 – другого. Есть, конечно, люди, которые держат что-то в контейнерах на МКАДе, скажем строганную продукцию. Но все это больше для дачников и не факт, что этого хватит, чтобы обшить хотя бы один балкон. Надо перенимать опыт Скандинавии и Европы, где сложилась самая эффективная схема дистрибуции и продаж пиломатериалов для лесопильного предприятия – прямые продажи через свои торговые точки вблизи больших и средних городов.

– С DIY сетями работаете?

– Работаем в плане частичных продаж строганных изделий: евровагонка, брус, наличники.

– Как устроена дистрибуция Rusforest в Европе?

– Существует свой торговый дом и команда из 4–6 человек, которые базируются на предприятиях. Есть опытный директор, который поддерживает связь и с европейскими покупателями, и с покупателями из Японии, на Ближнем Востоке и в Египте. Пока продажи у нас централизованы с точки зрения ценовой политики. Для всех важно, чтобы была единая политика в продажах.

– Что вы думаете о потенциале биотоплива?

– Если мы говорим о потенциале любого проекта, то сначала надо подумать о том, кто потребитель. Потребитель – это средняя семья в Германии или Швеции, которая отапливает свой дом в 125 м2. Если они будут топить дом природным газом или мазутом, то себестоимость получается за 1кВт/ч на 50% выше, чем, если бы они отапливали пеллетами или брикетами. Надо исходить из того, что если потребитель готов переплачивать за газ и нефть, то естественно будет спрос и на пеллеты, если это дешевле. В России много говорят о пеллетах, но надо понимать, что пелетты часто слишком дорогие для местного потребления. На самом деле в Европе гораздо популярнее не пеллеты, а щепа от лесозаводов или низкокачественных балансов, но это если мы говорим не о частных домах. Например, я как частный владелец лесов в Швеции, продаю балансы не ЦБК, а местной компании, которая владеет сетью магазинов, отапливаемых щепой. Конечно для них это дешевле, так как не тратятся деньги на обработку щепы в опилки, сушку и последующую компрессию в гранулы. В качестве сырья для муниципальных котельных в России обязательно надо использовать щепу и другие отходы, а не пеллеты. Однако спрос на пеллеты есть, и он будет расти, а все потому, что в Европе есть довольно сильное политическое давление, да и высокая цена на нефть сказывается. Перед всеми европейскими странами поставлена цель к 2020 г. увеличить потребление биотоплива, и надо сказать, что для некоторых стран это вовсе не так просто при отсутствии биомассы. Развитие идет, но цена на пеллеты сегодня такова, что большой прибыли нет, а капитальные вложения, если строить нормальный пеллетный завод, очень большие.

– Как вы оцениваете рынок деревянного домостроения в России?

– Большой потенциал, но для того чтобы предприятия работали успешно, в принципе все дома должны быть не только дешевыми, но и высокого качества, уютные и с высоким уровнем дизайна. Наладить такое производство в России сложнее, потому что если, например, в Германии посторонняя строительная компания состоит из пяти человек: отец, сын и трое рабочих, которые отвечают за качество, то в России все устроено совсем не так. Главный рынок домостроительных заводов в Европе, это когда закупают один или два комплекта домов и строят быстро, эффективно и дешево под заказ. Нужно много сделать, чтобы технологии соответствовали стандартам при сборке, чтобы не было сквозняков и чтобы все было по правилам. По моему мнению, чтобы такой проект стал удачным в России надо заниматься и строительством, и развитием самого поселка: инфраструктура, связь, магазины, детсады и т.д. Таким образом, у этого рынка есть перспективы, но пока я вижу, что проблем избежать не удастся. Этот сегмент рынка восстановится, я считаю, года через два-три, и поэтому такие проекты надо сегодня смотреть. Мы проделали довольно большую работу в плане изучения модульных вариантов. Тут есть дома и из шведских модулей, и это, как ни странно, было дешевле, чем, если бы такие же модули заказывались в России. Так часто бывает.

– Компания планирует продавать Беломорский карьер как непрофильный актив?

– Карьер, который производит высококачественный щебень в больших объемах – до 1,2 млн тонн в год, как и ЛПК, связан с общей конъюнктурой строительного рынка России и мира. Наш карьер расположен в довольно удачном месте Карелии на северо-западе России, где возможны отгрузки и по железной дороге, и по воде. На самом деле, в 2011 г. мы собираемся вкладывать в закупку железнодорожных вагонов. Спрос есть и, самое главное то, что на практике уже совершенствуются требования к конечному строительству дорог. Теперь если строительная компания подмешивает некачественный щебень в асфальт, то ей уже придется нести ответственность, если асфальт через один-два года придет в негодность. Поэтому спрос на высококачественный материал увеличивается. Мы не спешим с продажей, но если стратегический партнер нам даст хорошую цену, то мы продадим и с удовольствием перенаправим деньги в лесозаготовительную и лесохозяйственную сферу.

– Вы родились в семье, которая давно занимается лесной промышленностью. Какие активы у вас есть в Швеции?

– Надо понимать, что Rusforest – это публичная компания, у которой много акционеров. Самые крупные акционеры – это шведский фонд Vostok Nafta, фонд Alecta и несколько частных лиц. Но что касается лично меня, то я, условно говоря, действительно родился в лесу. В Швеции есть успешная переработка, и самое главное, высокопроизводительные леса, которые конечно в частной собственности.

– Как в Швеции устроено управление лесами?

– За последнее 100 лет, управление лесами развивалось довольно динамично и с фантастическими результатами. Доля ЛПК в ВВП в маленькой Швеции сегодня, конечно, существенно выше, чем в России. Первые результаты реформ были видны уже в 1880–90 гг., когда развились арендные отношения. Государство сдавало леса в аренду, и лесозаготовительные предприятия заходили и занимались в основном выборочными рубками без лесовосстановления. Выборочные рубки в Швеции сегодня – это, когда при рубке, оставляешь самое ценное для дальнейшего роста, тогда как в России до сих пор выборочные рубки – это когда заходят в лес и берут самое ценное, оставляя только слабые хлысты, березу и осину. Естественно, это нельзя назвать лесным хозяйством, это – что-то другое. Уже тогда начался процесс обсуждения арендных отношений. Люди понимали, что леса, расположенные рядом с городами и поселками, были вырублены во время индустриализации и роста населения. Дошло до того, что во многих местах рубили даже маленькие деревья толщиной всего лишь 5–6 см, в основном, чтобы огораживать свои сельскохозяйственные участки, или производить уголь. Швеция, как одна из наиболее бедных стран Европы, поднялась на стали и лесе, что привело, однако, к истощению лесного ресурса. В 1903 г. был принят новый закон, который требовал нормального лесовосстановления, но в то время, как и сегодня в России, не заниматься уходом не было преступлением. Необходимые изменения в лесном кодексе появились в 1923 г., когда законом было установлено, что если ты хозяин и не занимаешься уходом за своим участком, то, по сути, ты наносишь вред государству, экономике и народу, уменьшаешь число рабочих мест, а также стоимость своего актива. В 1920–30-х гг., крупные компании подобные SCA, проходили 45–50% территории лесов именно рубками ухода и создавали условия прироста на век вперед! Тогда проводили и сплошные рубки, но только для обеспечения лесопильных заводов. Необходимо отметить, что с тех пор, основная часть балансовой древесины для ЦБК получается не за счет сплошных рубок, а за счет проведения собственных лесов в порядок. Поэтому уже в 1940-х гг. даже средние предприятия с лесами площадью менее 35 тыс. га занимались уходом, и тогда этот процесс шел довольно активно. Все прекрасно понимали, что леса, которые уже вырублены, надо скорее восстанавливать, если это твоя собственность. Но в России большой проблемой является восстановление лесов, брошенных после заготовки 25–40 лет назад. В Швеции тогда, как и в России сейчас, надо было заходить в лес уже с большими инвестициями, так как никто не занимался лесовосстановлением уже четверть века. Хочу отметить, что в Швеции в 1930–40-е гг. государство направило субсидии безработным, чтобы они занимались уходом за лесами и строительством дорог. Эта программа была реализована во время рецессии 30-х гг. Такой вариант может быть сегодня неплохим для борьбы с безработицей и в русских лесных поселках. Системы управления лесами в России и Швеции кардинально отличаются. В России государство является единственным собственником лесов, тогда как в Швеции оно владеет приблизительно 10% всех лесных земель. Подразумевается, что ценные леса и заповедники до сих пор у государства. Частные собственники леса не должны быть обременены подобными заказниками. В Швеции сегодня в разы более жесткое законодательство в этой сфере, не говоря о практике, чем в России. Надо четко понимать, что тот, кто является хозяином, и тот, кто определяет, как леса должны управляться, не обязательно одно лицо как в России сегодня. При сплошных рубках, если остаются не восстановленные участки, Шведское управление лесами – аналог Рослесхоза, грозит штрафами. Если не убираешь поваленный ураганом лес, то за это могут быть тоже большие штрафы и даже тюремный срок. Если бросишь древесину в лесу, что в Швеции не выгодно, то образуется среда обитания для жучков, вредителей лесов. Может возникнуть ситуация, похожая на канадскую [в 2008 г. из-за теплых зим древесные жучки широко распространились в хвойных лесах Канады, погубив лес на большой территории], или могут разгореться пожары, как в России. Причиной летних пожаров было всего лишь отсутствие хозяина: леса, которые горели, в основном были брошенные, там не было дорог. Противники введения в России частной собственности на лесные земли говорят, что в силу российского менталитета все леса сразу вырубят. Вряд ли может быть больший бардак, чем сейчас. Сегодня массово ведутся самовольные рубки и в закрепленных, и в незакрепленных кварталах. Когда наша служба безопасности выезжает на проверку лесных участков, то успех мероприятия возможен только при условии, что местный лесхоз о проверке не знает, то есть если это не совместная проверка. Думаю, все понимают, почему так получается. На юге России мы, однако, видим развитие сельского хозяйства. Прошлый год был ужасным из-за жары, но все равно там восстанавливается производство – там есть частная собственность на земли. Большие поля, сельскохозяйственные угодья, были куплены в собственность условно за $300 за га, вложили дополнительно в оборудование и инфраструктуру $750, и еще $300 – в оборотный капитал и кадры. Получается, что для нормальной работы в сельском хозяйстве с ежегодным урожаем, инвестиции в развитие должны быть в 3 раза выше, чем цена земли. Если заниматься лесным хозяйством по хорошему, то получается в России сегодня расчетную лесосеку (права аренды на 49 лет) размером в 100 тыс. га можно приобрести за $10– 25 за 1 га или за кубометр расчетной лесосеки в год. На этот лесной участок также нужны дополнительные инвестиции, чтобы привести его в порядок. Этим особенно никто не занимается в отличие от сельского хозяйства, где система работает: инвестиции идут, люди кредитуются под залог земли, российские и даже госбанки поддерживают. В лесном секторе, где срок инвестиций в связи с необходимостью ухода за лесами должен быть на 25–30 лет больше, инвестиционные условия должны быть не хуже, а лучше! Потому, что если законодательство жестче в плане лесовосстановления и ухода за лесами, то предприятия на прикоммерческий уход на самом деле должны тратить до $250 за гa на 60% площади. Это самый важный момент при формировании лесных культур, когда определяется, какой лес будет через 50 лет. Таким образом, необходимые инвестиции составляют в 10–15 раз больше, чем стоимость актива. И сегодня эти инвестиции идут не на капитализацию предприятия, а непонятно кому. Прикоммерческий уход осуществляется сегодня в Швеции, да и везде, кусторезом. Хороший рабочий один гектар леса, где 20–25 лет назад была сплошная рубка, проходит кусторезом за 2–3 дня. Получается, что участок в 100 тыс. га могут обработать до 100 человек за 5–10 лет. Без ухода за лесом теряется прирост, сейчас он в России составляет один кубометр на гектар, а должно быть три-четыре и более качественного леса. Выход пиловочника в брошенных лесах – 30–40% без ухода, а должен быть при уходе – 80%. При нормальном управлении лесами доля ЛПК в ВВП вырастет за 5–10 лет с текущих 1,5% в десять раз, с $1 млрд до $10 млрд. Без ухода за лесом, что может увеличить сырьевую базу, новые заводы строиться не будут, а значит не будет дополнительных налоговых поступлений и рабочих мест. Те, кто против – люди недалекие. Но если не произойдет ужесточение законодательства в плане лесовостановления и ухода, то леса в частную собственность передавать нельзя. Хотя предположить больший бардак, чем сейчас, крайне сложно.

– Какие первоочередные шаги нужно сделать, чтобы перейти к частной собственности на лесные земли в России?

– Отрасль еще к этому не готова по вышеуказанным причинам. Инструкции о лесовосстановлении и правилах заготовки древесины хороши на бумаге, но не в реальной жизни. Заниматься лесовосстановлением и уходом сегодня не выгодно – это только повышение арендной платы. Поэтому сегодня даже некоторые большие предприятия штрафуют своих операторов, если они вырубают березу и осину в делянках, даже если при сплошных рубках, ты должен все вырубать. Надо разрабатывать проекты и планы, и думать о критериях, при которых тот, кто имеет собственные лесозаготовительные и лесопильные мощности, соблюдает закон и обязуется создавать рабочие места, заниматься лесным хозяйством, мог владеть лесными землями на правах собственности. Как я уже говорил, цикл роста такой большой, что вложения в уход за лесом очень большие – $250–300 на га, не говоря уже о полноценном восстановлении. Если у инвестора не будет уверенности в защите инвестиций, он не будет вкладываться, и развития не будет. По сути, лесная отрасль не отличается от сельского хозяйства – это то, что дано от природы. И здесь не надо вновь придумывать правила и изобретать велосипед. Надо смотреть на страны, где есть результат. Например, в Германии, Финляндии, Швеции и другие, где 40–50 лет назад все большие предприятия уже полностью привели свои леса в порядок и даже ушли от сезонности. России нужно во много раз больше дорог для того, чтобы заниматься не только сплошными рубками, но и уходом. Нужны дороги, ограничивающие распространение пожаров и позволяющие их тушить. Когда занимаешься уходом за лесами, леса растут быстрее, средний хлыст больше, а стоимость заготовки падает. Канада и Советский Союз, заготавливая древесину, уходили дальше и дальше от своих заводов, качество лесов становилось хуже, рост уменьшался. В то же время шведские предприятия видели, что их затраты на заготовку со временем уменьшались, тогда как в России стоимость заготовки и транспортировки увеличивалась и увеличивается сегодня. Если бы главный лесник или директор государственных лесов в Швеции так работал в 1930-х гг., как сегодня работают в России с Лесным кодексом, то он был бы уволен уже в 1932 г. Я не говорю о том, кто лучший хозяин, я говорю о том, как себя ведет хозяин, и какие стимулы могут быть для инвестиций. Для российских лесопромышленных предприятий было бы в сто раз проще капитализировать инвестиции и привлекать деньги, если бы были такие же гарантии, как в сельском хозяйстве.

– Используются ли лесные земли в Швеции как инвестиционный актив?

– В Швеции если покупаешь лесной участок и знаешь, что рост ежегодный составляет 4–5 м3 на га, то при продаже на корню и баланса, и пиловочника, получаешь, приблизительно, 50 евро за кубометр сегодня. Получается, что ежегодный прирост на гектаре в Швеции составляет 250 евро. И тогда можно легко просчитать, сколько должен стоить один га лесных земель с нормальным средним запасом. Если рентабельность 5%, то надо умножать на 20, и получим цену одного гектара. Это инвестиции с низким риском, но и доходность вложений в лесные земли не выше 5%.

– Каким вы видите состояние рынков лесопродукции в 2011 г?

– Этот год будет чуть лучше, чем предыдущий. Надо понимать, что есть огромный аккумулированный спрос в мире после кризиса, который накапливался уже несколько лет. Заготовки или лесные земли в то время не увеличивались. Существует огромный потенциал в Москве и Санкт-Петербурге. Главное доставлять товар потребителю по минимальной цене.

– Как вы оцениваете политику России в области экспорта необработанной древесины?

– По-моему это не такая большая проблема для Финляндии и Швеции. Для них это больше страховка в вопросе обеспечения производств балансовой древесиной, потому что, если не хватает сырья дома, то можно купить где-то поблизости. Любые подобные пошлины можно объяснить тем, что пошлины на сырую нефть значительно выше, чем на дизель и нефтепродукты. Проблема пошлин была лишь в том, что было много обсуждений и мало понимания у бизнеса – будут, не будут, когда. А определенность – главное инвестиционное условие. Получалось, что люди не знали, что делать: вкладываться в заготовки, развивать инфраструктуру, заниматься развитием лесопильных предприятий или нет. На самом деле экспортные пошлины значат не так много, как черная торговля, которую сейчас ведут китайцы вдоль лесных тупиков в Сибири. Пошлины действуют для всех и это ровная конкуренция, в отличие от черного рынка, где много неучтенной налички. Как объяснил мне один китаец, до 2009 г. при переходе границы с Россией китайцы платили таможенникам 5 тыс. руб. и их багаж не досматривали, а в багаже они могли перевозить и $1 млн. Из Китая на рынки больших городов России поставляется одежда и обувь, часто по заниженным таможенным тарифам, а вырученный доход, без оплаты НДС, ЕСН и прочих налогов, идет на черную покупку древесины, нередко ворованной. А она, в свою очередь, по поддельным документам экспортируется в Китай. Если проводить реформы, то начинать надо с этого. Одно из преимуществ запретительных таможенных пошлин – это как раз то, что они могли бы решить, в том числе и проблему с нелегальным китайским экспортом. Для больших предприятий было бы неплохо, если бы экспортные пошлины на необработанную древесину повысили до 50 евро. Это сразу бы консолидировало отрасль, даже если и отрицательно сказалось на мелких предпринимателях. Но они с другой стороны, обычно налоги не платят, и там чаще встречаются и нарушения охраны окружающей среды, и трудового законодательства.

– Как у вас складываются отношения с РЖД?

– РЖД – это большая организация, понятно, что она тоже должно работать с прибылью. Сейчас, действительно, есть некий ажиотаж в отношении вагонов, и если плечо короткое 200–250 км от лесного участка до завода, то лучше нам приобретать вагоны в собственность или брать в лизинг. Это будет, во-первых, дешевле, чем арендовать вагоны у РЖД, во-вторых, снизится стоимость погрузки, так как это будут уже специализированные вагоны, в-третьих, это стабильность в поставках сырья.

– Когда вы в первый раз посетили Россию?

– Первый раз я был в Питере примерно 13 лет назад, еще молодым студентом. Первое впечатление было довольно суровое. Но в принципе увидел то, что и ожидал. Я интересовался шведско-российской историей, ведь у наших стран много общего. Но сегодня Санкт-Петербург конечно красивее, чем тогда в 90-х гг., это однозначно.

– Как много времени в году вы проводите в России?

– 90% времени в России, меньше 30 дней в году бываю за рубежом и на родине.

– Какая была ваша первая работа?

– Первый мой бизнес был связан с лесной промышленностью. Мне было где-то 12–13 лет, у меня были зимние каникулы, и я сказал отцу, что хочу новый велосипед на Новый год. Отец, объяснил, что тебе тогда надо заработать деньги. А как заработать деньги в 12 лет? Отец предложил идею, которая состояла в том, чтобы я организовал бизнес по продаже новогодних елок. Хороший друг семьи, у которого был продуктовый магазин со свободной площадкой у входа, предложил мне участок, где можно было их реализовать. И я пошел в лес, где 8–10 лет назад посадили саженцы, и где уже росло больше елей на гектаре, чем нужно было для полного восстановления. Я рубил самые красивые елки, тащил к дороге и на указанном месте продавал их за $10 за елку. Тогда это были невероятно большие деньги.